За свою профессиональную жизнь я видел небывалый взлет уважения к медицине, иногда напоминавший идолопоклонство. В середине прошлого столетия образ врача светился ярче, чем любая другая профессия. Затем пришлось тяжело переживать: начался быстрый закат профессии медика, продолжающийся и сейчас. А теперь после каждого медицинского чуда образ врача усыхает и тускнеет.

 

Никакие изменения в обществе не происходят по единственной причине. Размышляя о своей сорокапятилетней медицинской практике, я понял, что из нашей жизни исчезает нечто важное. Мне кажется, что современные «Фаусты» в медицине пошли на сделку с чертом. Трехтысячелетняя традиция, объединявшая врача и пациента, которые, прежде всего, доверяли друг к другу, заменена новым типом взаимоотношений. Врачевание ограничивается осмотром, уход за больным — администрированием, искусство слушать уступает место технологическим процедурам. Врачи больше не видят конкретного человека, они концентрируют внимание на дисфункции отдельных биологических частей организма. Страдающий человек, кровно заинтересованный в успехе лечения, часто исчезает при такой «сделке».

 

 

Моя цель — не просто рассказать о необычных случаях из медицинской практики, но предложить определенный подход к существующей проблеме и возможное ее решение. Это становится жизненно важным в наши непростые времена.

 

Медицина с человеческим лицом может возродиться в наш век подавления личности, загнанной в угол. Такая медицина сейчас необходима, как никогда раньше.

 

Я вовсе не умаляю значение научных достижений. Наоборот, исцеление наступает, когда искусство врачевания и наука соединяются, когда тело и душа больного не разделяются. Врачи постигают уникальную индивидуальность конкретного человека, только когда сопереживают пациенту, испытывающему страх и боль. Человек для них перестает быть просто заболеванием мужского или женского пола.

 

При таком подходе тлеющие угольки врачебного воображения воспламеняются, оттачивается точность суждения, исчезает боязнь принимать решения. И тогда врач смело преодолевает возникающие сомнения. Для этого недостаточно одних технических навыков. Пациент и врач становятся равными партнерами: больной чувствует свою значимость, а у врача расширяются возможности его исцелить. Полвека тому назад бостонский врач Фрэнсис Пибоди дал хороший совет: секрет лечения больного — в тревоге за него.

 

Врач становится настоящим профессионалом, если во время приема своего первого пациента он внимательно слушает. В этом случае у врача задействованы все чувства; иными словами, он использует основной прием диагностики, имеющийся в его распоряжений. Внимательно изучив историю болезни, можно поставить правильный диагноз семидесяти процентам пациентов. Это гораздо эффективнее всех современных тестов и технологий. Большинство проблем, с которыми больные обращаются к докторам, спровоцировано функциональными заболеваниями, даже если внимание концентрируется на отдельном органе. Первопричиной таких болезней являются жизненные тяготы и стрессы. Очень часто жалобы пациентов связаны с болезнями сердца, но современная техника не всегда помогает их диагностировать. Скорее поможет натренированное ухо врача, воспринимающее неслышный вздох, и зоркий глаз, способный заметить не упавшую слезу.

 

Холодные прагматичные врачи посчитают это лирическим вздором, но даже прагматик не останется равнодушным к высоким дивидендам.

 

Вот пример того, что наиболее эффективный способ диагностики — это глубокое желание врача познать больного как человека. Так, боль в груди — распространенное явление среди пожилых людей, она неизбежно приводит к дорогостоящему и экстенсивному обследованию. Реакция врача в таких случаях шаблонна: после поверхностного просмотра истории болезни пациенту сообщают, что необходимо провести анализы, чтобы исключить стенокардию (angina pectoris), серьезную коронарную болезнь сердца. И, конечно, пациент готов немедленно делать анализы. После нескольких напряженных недель, в течение которых проводятся дорогостоящие анализы, обследование завершается инвазивной коронарной ангиограммой.

 

Потом пациенту сообщают, что ангиограмма в норме, а боль в груди не есть признак сердечного заболевания. Человек полон благодарности за высокопрофессиональный, кропотливый труд специалистов и потрясен магической силой технологии, благодаря которой проверили его сердце. Такая реакция подтверждает уверенность врача в том, что он действовал правильно. Но она же придает наглости тем, кто считает, будто врач будет психологически и финансово вознагражден, если закутается в мантию Кассандры и станет предвестником худшего.

 

А ведь все это — обычное ненужное пустозвонство. К такому выводу я пришел в результате сорокапятилетней практики, приняв тысячи пациентов с жалобой на боль в области грудной клетки. Всего-навсего спокойно общаясь с больными, уже на этом уровне можно исключить диагноз стенокардии у девяноста процентов больных. Такого мнения придерживался и доктор Уильям Хеберден, который был первым, кто два столетия тому назад с высочайшим мастерством описал болезнь «angina pectoris». Его выводы не оспаривались и во времена технологического прогресса.

 

В большинстве случаев тщательное изучение истории болезни показывает, что боль в области сердца возникает в результате артрита, психологического стресса, при заболеваниях желудочно-кишечного тракта и в других случаях. Коронарная болезнь маловероятна при отсутствии явной липидной дисфункции, диабета или гипертонии, а также в случае, если сердечные заболевания не являются наследственным фактором. Такие болезни редко встречаются у тех, кто не курил и не подвергался чрезмерному психологическому давлению. Эту информацию можно получить из истории болезни пациента и в результате простых лабораторных анализов. Внимательный подход врача избавляет пациента от тревог, а общество — от колоссальных финансовых затрат: при упомянутом подходе они сокращаются в пятьдесят раз. Мы же ежегодно выбрасываем миллиарды долларов на диагностический перехлест только при боли в груди.

 

Наверное, читатели-скептики спросят, с какой стати они должны соглашаться с моим мнением, если оно противоречит информации о здравоохранении, в изобилии поставляемой американцам. На этих страницах я расскажу о себе и постараюсь обосновать свой мандат на доверие. Но прежде кратко объясню, почему я твердо уверен в своей правоте и как пришел к этой точке зрения.

 

Я копил медицинские зарисовки многие годы. В конце долгого рабочего дня часто делал записи о пациентах, которых принимал. Обдумывая случаи своей внезапной проницательности, я постепенно осознал, что мои первые учителя в медицинском колледже породили во мне желание подходить к каждому пациенту как к уникальному явлению. Когда в 1942 г. я поступил в медицинский колледж (Johns Hopkins Medical School), то бредил психиатрией, потому что она учила понимать поведение человека, но бросил ее из-за недостатка научных методик в сочетании е догматизмом, казавшимся средневековым. Мне больше импонировали научные исследования, требующие последовательности, точности и логики. Психиатрия не для меня. Романтика юности породила убеждение, что наука скоро откроет тайну человеческого тела и обнажит процессы, ведущие к болезни. Я упивался научными и технологическими достижениями своего времени и страстно желал внести вклад в неумолимый поток открытий.

 

Кардиология прогрессировала быстрее иных областей медицины. В 1945 г., когда я окончил медицинский колледж, состоялось внедрение катетеризации сердца лауреатами Нобелевской премии Андре Курнандом и Дикинсоном Ричардсом, что открывало широкие горизонты для новых открытий. Впервые стало возможным проникать без риска для жизни в отделы сердца и детально изучать их с помощью дистанционно управляемого катетера.

 

Диагноз ставился уже не на основе догадок, после общего клинического обследования, а с помощью практических исследований и теоретических выводов и обобщений. Появились новейшие хирургические инструменты для исправления врожденных пороков сердца, устранения дисфункции сердечных клапанов, наконец, для операций по трансплантации («байпас») при закупорке коронарных артерий.

 

Лучшие и умнейшие врачи шли в кардиологию.

 

Я приехал в Бостон, где получил грант на научно-исследовательскую работу с одним их виднейших кардиологов XX в., активно практикующим доктором медицинских наук С.А. Левайном, профессором Гарвардской Медицинской Школы, которая размещалась в госпитале «Питер Бент Бригэм» (в настоящее время — «Бригэм и Женский госпиталь»),

 

Я начал исследовать давно известные препараты дигиталиса, используемые для преодоления сердечной недостаточности в течение двух столетий. Хотя это и эффективное средство, оно может вызвать серьезное расстройство ритма сердечных сокращений, а также смерть. Мое исследование показало решающую роль препаратов калия для обеспечения безопасного использования дигиталиса.

 

Открытия шли одно за другим. В начале своей карьеры я привлек внимание мировой медицинской общественности использованием постоянного тока для реанимации при остановке сердца и изобретением кардиовертера для корригирования различных видов тахикардии (учащенного сердцебиения).

 

Эти новации спасли тысячи жизней и привели к созданию новых отделений для лечения сердечно-сосудистых заболеваний. Результатом стал резкий рост количества операций на сердце, включая «байпас» при закупорке коронарных артерий. Кроме того, наша работа высветила ужасающую картину гибели людей от болезней сердца, и мы начали искать пути решения этой проблемы.

 

Еще одной значимой фигурой в моей жизни стал профессор Фредерик Стэр, который основал первое Управление лечебного питания при Гарвардской Школе общественного здоровья и побудил меня заняться научно-исследовательской работой в этом направлении. Заведуя в его Управлении большой научной лабораторией, я не переставал заниматься медицинской практикой. Каждую неделю я принимал пациентов и совершал ежедневные осмотры в больнице. Мой взгляд на медицину родился не в башне из слоновой кости — обители теоретиков, а в окопах врачебной практики.

 

Мое мировоззрение формировалось под воздействием таких факторов, как рождение в другой стране, еврейские корни и иудейские традиции, любовь к книгам и, главное, любовь к медицине. Более четырех десятилетий медицинской практики усилили мое восхищение магическим искусством исцеления и подтвердили слова великого философа и врача XII в. Маймо-нида: «Никогда не забывай, что пациент — это близкое тебе создание, страдающее от боли. Никогда не считай его лишь сосудом болезни».

 

Я чрезвычайно благодарен судьбе, что смог стать врачом. Ведь место врача — в первом ряду уникального театрального представления под названием «жизнь». Искусство может лишь имитировать ее, но никогда с ней не сравняется. Доктор становится зрителем стремительной панорамы событий, которая является зеркалом социальной и культурной истории эпохи. Но я часто чувствовал себя виноватым в том, что пациенты остаются на заднем плане. Мне не всегда удавалось постигать человеческий характер.

 

 

Никакая радость не сравнится с той, которую испытываешь, когда можешь исцелить больного и продлить его жизнь. Этот материал — скромный ответный дар пациентам, которые оказались моими великими учителями: благодаря им я и стал врачом.